Сегодня, едучи в трамвае. Мужик с совершенно бандитской рожей (здесь такие эвфемистически называются apparence méditerrannée, средиземноморская внешность) играет на аккордеоне. Типа романса что-то, тягуче-разнеженное и с цыганистым надрывом. Слушаю рассеянно – и вдруг из подсознания всплывает текст, и лишь на третьей строке я понимаю, что нежно мурлычу про себя под заунывные разливы аккордеона следующие бессмертные строки:
-...сно-о-ва гото-о-овят на-ам ца-ха-а-арски-ий тро-о-он!
Но-о-от-тай-ги до бри-хи-та-ханских мо-хорей
Кра-ха-снаййя Арр-ми-йя-я все-э-эх си-и-ильнейй! –
Да, это было не что иное как. Когда я поняла, ЧТО пою, на меня напал неудержимый (внутренний) смех. Это ж надо было так распорядиться известным маршем. Народный умелец подбирает по слуху запоминучие мелодии, заигрывает их до дыр, кто-то у него перенимает уже интерпретированное, потом следующий, и в каком-то поколении, при незнании текста и отсутствии нотной записи, из марша образуется такой вот романс типа отцвели-и уждавно-о хризантэ-э мыв-са-ду...
Тут, разумеется, меня понесло в благочестивом направлении – как же вот, дескать, церковные напевы сохранялись нерушимо в устной певческой традиции до изобретения нотации, и каким же должно было быть единство в Духе, чтобы не растерять, не исказить...
...И тут на меня накатил второй и еще более сильный приступ внутреннего смеха, я даже вслух фыркнула, смутив средиземноморского аккордеониста.
Это я вспомнила, как на воскресных службах в Шевтони поется наше самое обычное обиходное «Аллилуйя».
Трамвайный эпизод – детский лепет по сравнению c тем, как шевтоньской братии удалось преобразить сей классический напев. Там, скажу вам по секрету, такие хризантемы распускаются...